Интервью с этнопевицей Марьяной Садовской

Исполнительница и собирательница этнических песен Марьяна Садовска рассказала «Газете.Ru» о своем предстоящем концерте в Москве, об исчезновении народных песен в украинских селах, о своих учителях и о приручении народных песен.

В Москву приезжает Марьяна Садовска, уроженка города Львова, прославившаяся удивительными обработками украинских фольклорных песен. Несмотря на то что вот уже много лет она живет в Кельне, весь свой фольклорный материал Садовска собирала лично, путешествуя по городам и селам родной страны, — после чего подавала его в абсолютно неожиданном звуке (то фри-джазовом, то неоакадемическом — а зачастую и просто соло под индийскую гармошку) и в абсолютно неожиданной манере (с завываниями, свистами и всхлипами в духе Диаманды Галас). Помимо фольклора Садовска увлекается авторской песней и шансоном межвоенных лет — поет под фортепиано песни Вертинского и Дины Верни, а также записывается со знаменитым ансамблем Kronos Quartet. В прошлом году она пела на фестивале «Природа звука» в подмосковной деревне Дунино, а теперь впервые дает полноценный концерт в границах Москвы — в культурном центре «Дом». Перед московским выступлением Садовска ответила на вопросы «Газеты.Ru».

— Давайте сразу разберемся: у вас есть несколько отдельных концертных программ. Сольная, этно-джазовая с группой Borderland, одесская — где вы поете песни Вертинского, Северного и Дины Верни. Какая будет в Москве?

— В Москве будет концерт — я его называю аутентичным. Песни, собранные на Украине, которые я исполняю сольно с моей индийской гармонью. Но особенностью этого концерта будет то, что это будет встреча с Сергеем Старостиным. Мы надеемся, что несколько песен удастся объединить, исполнить вместе.

— Вы давно знакомы?

— Его музыку я знаю давно, а с ним самим познакомилась в прошлом году на фестивале в Дунино. Когда я слышала, как он пел, я думала: ну брат! Брат по духу! Как он работает с традиционной музыкой, мне очень близко и понятно, я прямо чуть ли не со слезами на глазах к нему подошла и говорю: надо что-то сделать вместе. Такое случается нечасто.

— И как же он с ней работает, что именно вам оказалось близко?

— У него корни очень глубоко: он чувствует эту музыку, что называется, спинным мозгом. Но при этом он и не ортодокс-фундаменталист. Он очень смело работает со своей культурой, задает ей вопросы, провоцирует ее, выходит за границы аутентичной, традиционной песни. Когда я услышала, как он поет эту песню (напевает) «…далеко-далеко, а еще дальше, а еще глубже…», — я подумала: какая прекрасная песня! А потом мне говорят: да нет, это его собственная песня, это не народная, это он сам написал. А я была уверена, что народная! То есть он очень смело ведет диалог со своей культурой, мне это очень близко.

— А сами вы тоже пишете песни, которые можно было бы спутать с народными?

— Еще недавно я бы ответила «нет». Но так случилось, что в последние годы я много сочиняю музыку для спектаклей. Первый мой проект — это был цикл «русальных» песен для женского вокального ансамбля Kitka в Сан-Франциско, и мы там работали не только с украинской песней, но вообще с восточноевропейской музыкой, связанной с легендами про русалок. И это был первый раз, когда я себе позволила далеко отойти от традиции. Мне кажется, что «Кронос-квартет» услышал запись этого диска. Перед этим Давид Харрингтон (основатель Kronos Quartet. — Л.Г.) говорил: нам надо встретиться и подумать над чем-нибудь вместе. А после этой записи он сказал: сочини для нас музыку. Я, конечно, сначала испугалась и сказала, что не смогу, не чувствую сил. Тогда он говорит: давай по-другому, расскажи мне про свою страну, про Украину, через песню. И тут я уже: ага, вот это я смогу, рассказать про свою землю я смогу! Так и появилась идея сочинить что-то типа языческого реквиема, который бы базировался не на церковной, православной традиции, а именно на традициях дохристианских, народных. Плачи, голошения… Слова я иногда сохраняю, но в целом это уже мои собственные композиции.

— Почему все, кто занимаются украинским фольклором, обнаруживают такое тяготение к театру? Я еще вспоминаю группу «Даха Браха».

— Да, они тоже вышли из театральной среды. Знаете, я вот была в селах на Украине и видела, как за столом сидят восемь бабушек (восемь вдов, как они сами говорят) и поют. Это всегда был готовый спектакль! То пение, то разговорная речь, все переплетается, они на ходу что-то вспоминают, комментируют, плачут, потому что за живое берет. А через несколько минут — наоборот, смеются и рассказывают какие-то невероятные эротические приключения. Так что этот элемент живого театра — он тут заведомо присутствует. И мой поиск как раз на границе музыки и театра всегда проходил.

— Давайте уточним: эта традиция до сих пор жива? Или вы ее спасаете из последних сил, а она сама погибает уже?

— Увы, песня в украинских селах исчезает. Телевизор, магнитофон, попса — молодые люди в селах, к сожалению, не перенимают этого, цепь разорвалась. Но интересно, что одновременно в городах появляются молодые люди, которые начинают петь именно вот так, аутентично и правильно. Хотя, конечно, пение на сцене нельзя сравнить с пением вокруг стола во время праздника. То, как они поют, общаются, тосты проговаривают, — у меня была программа, в которой я на сцене учила публику проговаривать тосты. Ведь тосты — это не просто выпить. Это своего рода магия, белая магия пожеланий здоровья.

— Украинский и русский языки во многом близки. А украинский и русский фолк?

— Отчасти тоже. Я часто могу узнать песни, которые казаки донские поют, — там язык похож, и я думаю: ага, эту песню я знаю в украинском варианте; слышно, что один источник. А вот когда я слышу многоголосие с Урала, то не всегда понимаю, как оно сделано, как они поют, кто начинает… Это уже другая вещь. Вроде и понятно, и непонятно — там есть свои секреты, свои нюансы.

— Фольклор фольклором, но вас еще часто называют через запятую, например, с Диамандой Галас или Мередит Монк — с экспериментальными вокалистками. Эта традиция для вас имеет значение?

— Еще какое! У меня всегда смешно получалось — меня сначала с кем-то сравнивали, а уж потом я узнавала, кто это. После концерта в Нью-Йорке мне кто-то сказал: ну, у тебя получается что-то между Диамандой Галас, Ниной Хаген и Лори Андерсон. Я думаю: надо проверить, кто это такие! Теперь-то я Диаманду Галас называю своей учительницей. Лично мы, правда, не знакомы, но я была на ее концертах, у меня есть все ее диски, это совершенно потрясающий голос.

— Как вам кажется, петь так, как вы или Диаманда Галас, — это врожденное или достигается тренировками?

— Я думаю, работа вложенная имеет большое значение. Ведь я не собиралась становиться вокалисткой! Я росла пианисткой классической, потом думала стать актрисой. В юности я пела в хоре — причем альтом, не была даже солисткой. Стояла себе во втором ряду где-то. И иногда, если я свои давние записи слушаю, то сама вижу, насколько голос развивается.

— Почему вы, кстати, отошли от фортепиано — а аккомпанируете себе вместо этого на индийской гармони?

— Вы знаете, как раз сейчас я к фортепиано вернулась — в моей одесской программе. А вообще я отошла от классической музыки, абсолютно убежденная, что всё, с этим покончено, я иду в театр и буду актрисой. Но в польском театре «Гардженице», куда я попала, режиссер Владимир Станевский сразу мне сказал: работай со своим голосом. Можно сказать, напутствовал. А там в театре была гармошка индийская — и я начала себе подыгрывать, еще не думая, что это будет моя третья рука, как бы часть меня. Но потом, понимаете, гармошка — у нее же, как в аккордеоне, звук рождается через дыхание. Надо накачивать воздух, и инструмент дышит — отсюда мягкое звучание, которое очень хорошо сливается с голосом. А мне как раз не хватало второго и третьего голосов — ведь украинская музыка полифоническая. Гармошка помогла мне найти эти голоса.

— Как вы решаете, в каком ключе делать ту или иную песню? Вы же народную музыку и с джазом монтировали, и с академической традицией, и много с чем еще.

— А я этого не решаю, я не задумываюсь, в каком стиле делать ту или иную песню. Понимаете, например, песни, которые я буду петь в Москве, — это для меня вообще такие людские доли. Они неразрывно связаны с людьми, которые мне их пели. Когда записываешь женщину, она тебе поет четыре-пять часов без перерыва практически, и песня переплетается с рассказом, с историей жизни. Она в конце говорит: всё, я тебе спела свою жизнь. И песни эти потом невозможно интерпретировать в каком-нибудь стиле. Для меня это монолог — или я вкладываю в песню какую-то историю, весь этот образ, весь мир, всю жизнь, или нет.

— А есть какие-то песни, которые мы можем послушать и сказать: ну вот, Марьяна Садовска нам спела свою жизнь?

— Это скорее про мой проект Odessa Underground — он да, почти автобиографический. Там очень много песен, которые связаны для меня с какими-то эпизодами моей собственной истории.

— А фолк-музыка? Она может быть, простите за затасканное слово, актуальной? Может отзываться на вызовы времени? Или это все представляет такой, я бы сказал, лабораторный интерес? Вот когда говорят, что народная музыка поднимает патриотический дух, служит социальной идентификации людей, — это правда или выдумки?

— Я не могу говорить за всех, но могу сказать за себя. Мне кажется, что, если вы артист, вы не можете себя оторвать от жизни, в том числе социальной и даже политической. Мне иногда даже трудно петь песни просто про любовь. Потому что столько вещей болит. Болит в мире ситуация, и на Украине в том числе, и в России, и в Белоруссии. И если от этого отвязываться, дистанцироваться, то лучше тогда, не знаю, в кабаре петь. Или просто профессию сменить. Реагировать на вызовы времени — это тоже наше задание, всех артистов.

— А в вашей личной истории что такое украинские народные песни? Средство не потерять связь с родиной? Вы же в Германии давно живете.

— И это тоже. Может, это немножко патетично прозвучит, но это как у Сент-Экзюпери: мы в ответе за тех, кого приручили. Мне дали эти песни, и я в ответе за них. Мне всегда хотелось, чтобы про украинскую музыку и вообще про Украину знали. Чтобы было узнавание — так же, как узнается грузинская или болгарская музыка. Конечно, я хочу, чтобы эта культура не потерялась. Так что это не просто профессия — но и просто ответственность перед моей землей.